– Бежишь. Что, так противно?

Мы оба знаем, о чём он спрашивает, но Парето подобен детектору лжи, который мгновенно распознает обман.

– Нет.

Отступает на шаг, расстёгивая сначала запонки, а затем пуговицы на рубашке и стягивает её по плечам, чтобы откинуть в сторону. Вся его грудь испещрена глубокими шрамами, а плечи покрыты множеством мелких, но заметных.

– А так?

Отрицательно мотаю головой, потому что не могу выдавить и слова, шокированная представлением. Неосознанно тяну к нему ладонь, но вовремя вспоминаю, кто передо мной и одёргиваю саму себя, дабы не совершить непоправимую ошибку.

– Потрогай, если хочешь. Если можешь.

И я трогаю. Неровные, грубые шрамы, будто кожу стягивали с силой наспех, рвали края и снова соединяли, оставляя уродливые, тугие рубцы, превратившиеся в нечто ужасное и неприятное. Но то, к чему я прикасаюсь, не вызывает отвращения или желания убрать руку, наоборот – плавно веду по изогнутым рубцам, ощущая кончиками пальцев плотные бугорки, похожие на волны. А когда добираюсь до области сердца, расправляю пальцы, чувствуя, как отдаётся в ладонь каждый тяжёлый удар, а горячая кожа обжигает мою.

Минута, которая переворачивает мой мир и заставляет прочувствовать мужчину, который позволил приблизиться, открывшись, а подняв голову, встречаюсь со взглядом, от которого ноги подкашиваются. То, как он смотрит – с надеждой и тоской, – вызывает желание приблизиться и заключить грозного мужчину в объятия.

И всё же я помню, кто передо мной, поэтому совершаю попытку отстраниться, но Островский делает шаг первым и прижимает внушительным телом к стене. Надсадно дышит, находясь в жалких сантиметрах от моих губ. От него пахнет алкоголем – дорогим, благородным, с ощутимыми нотками лайма. От Ромы всегда несло омерзительным пойлом, вызывающим тошноту.

Секунда, две, три… Бесконечное тиканье в застывших стрелках кажется вечностью, когда Парето прикасается сухими губами к моим, неторопливо завоёвывая территорию. Я на грани обморока от осознания, что он меня целует. Мужские ладони ложатся на талию и ползут по спине, прижимаясь плотнее, и вот уже он действует смелее, заигрывая с моим языком и проникая в рот глубже. Отвечаю, не в силах прервать затягивающее мгновение, позволяю попробовать меня и в то же время нахожусь, словно в бреду. Отрывается от моих губ, позволив сделать полный вдох и паузу, которая так необходима. Его пальцы гуляют по моему лицу, очерчивая скулы, губы и спускаясь по шее к декольте. Мурашки возникают на месте тёплых дорожек, которые оставляют его прикосновения, и превращаются в мелкую дрожь.

Будто Островский застыл в ожидании, но моего разрешения не требуется, а отказ он не потерпит, настояв на своём. А затем понимаю: меня здесь быть не должно, и лишь волей случая я та, что оказалась в этот вечер рядом с ним. Решаю не я – только он.

Глава 12

Бродит пустым взглядом по моему лицу пальцами оглаживая спину, резко наводит фокус, встряхивая головой, и впивается в мои губы. Покусывает и тут же зализывает мягкую кожу, врывается в мой рот, проталкивается языком и отступает, проводя языком по самому краю. Жадно и страстно присваивает, подавляя остатки моей воли, и прижимает вплотную, позволяя почувствовать своё возбуждение.

От мысли, что я могу вызывать желание у Островского, голова идёт кругом, а руки, взметнувшись вверх, оплетают мужскую шею. Зарываюсь пальцами в густые волосы и позволяю себе тонуть в нём, откидывая голову назад и подставляя шею под горячие губы.

Молния платья ползёт вниз, и через секунду кусок ткани падает к моим ногам. Меня берёт в плен смущение: старенькое, застиранное нижнее бельё, давно потерявшее первоначальный цвет, должно его шокировать. На миг отстраняюсь, но Парето подхватывает меня на руки и несёт на кровать, укладывая поперёк. Расталкивает мои бёдра и, вклинившись между ног, нависает сверху. Грубо стягивает мои волосы на затылке и грязно целует, вытворяя у меня во рту экстремальные кульбиты так, что я едва успеваю отвечать. Застёжка бюстгальтера расходится, и Островский оставляет мои губы, чтобы припасть к груди. Посасывает острые вершинки, ощутимо прикусывает и тут же слегка дует, вызывая умопомрачительные ощущения. Каждое касание – разряд, каждый укус – маленькая смерть.

Действие алкоголя давно нейтрализовано работой на кухне, но сейчас чувствую себя пьяной и плывущей по волнам давно забытых ощущений. Женщине противопоказано длительное одиночество, в котором она вянет, сгибаясь под тяжестью жизненных проблем, ежедневных забот и тягостных мыслей. Моменты забытья помогают не сойти с ума, а если этот момент сводит с ума жадными поцелуями и крепкими объятиями, необходимо поддаться искушению.

Большие ладони пропадают, и я открываю глаза, чтобы увидеть Островского, который стоит на коленях между моих ног. Сводит их вместе и, обхватив лодыжки, поднимает, чтобы стянуть бельё и вернуть в исходное положение. А затем встаёт, что раздеться самому, представив мне себя обнажённого. Жадно скольжу взглядом по его телу – сильное, упругое, подтянутое. Если бы не шрамы, покрывающие торс, я бы сказал, что Константин Сергеевич идеален.

Моё внимание притягивает мужской орган, по которому Парето одним движением раскатывает презерватив, и его значительные размеры. Вновь нависает надо мной, завладев губами и возвращая в состояние морока, который позволяет ему делать с моим телом всё, что взбредёт ему в голову. Сейчас, когда тяжесть спускается книзу живота в ожидании разрядки, сама тянусь к нему, не выпуская губы из плена и утопая в прошивающих насквозь эмоциях.

– В глаза, – голос не повысил, но по телу проходит дрожь, призывая подчиниться.

Подаётся бёдрами вперёд, проникая членом медленно, короткими рывками, растягивая и подстраивая под себя. Входит до основания и замирает, позволяя прочувствовать его, и привыкнуть к размеру, но я чувствую пульсацию внутри лона, призывающую к действию. Веду ладонями по его плечам, чтобы сомкнуть на шее, но Островский опережает и, закинув мои руки над головой, сплетает наши пальцы и начинает плавно двигаться. Выходит полностью, оставляя противную пустоту, и врывается членом до основания, вызывая мои стоны. Глаза закатываются от волн удовольствия, но не смею ослушаться и смотрю в его глаза. А потом понимаю: ему плевать на любую из эмоций, которая отразится на моём лице, не потерпит Константин Сергеевич лишь одной – отвращения.

Он, как и любой другой человек, желает той самой правды, в которую, по его словам, не верит, а в моём случае – правда в глазах. Если человек противен, скрыть подобное трудно, а в момент получения удовольствия невозможно.

Именно поэтому, вбиваясь в моё тело усиленными толчками, он не выпускает из вида моё лицо, упиваясь тем блаженством, что отражается на нём. Обхватываю его торс ногами, упираясь пятками в поясницу, и выгибаюсь, позволяя проникать члену глубже. Глаза всё же закрываются, когда я бурно кончаю под ним и трясусь, словно в агонии, сжимая тугими стенками толстый орган. Он позволяет мне насладиться сладкой эйфорией, а затем поднимает, усаживая на себя сверху, и быстрыми толчками врывается снизу. Подстраиваюсь под его темп, упираюсь ладонями в плечи Островского и насаживаюсь на его член, подскакивая выше и резче, пока он не кончает, заглушив короткий стон глубоким поцелуем.

После второго оргазма, не менее сильного, чем предыдущий, не могу отдышаться, пока сердце лупит по рёбрам, медленно успокаиваясь. В этот короткий момент, пока тела, покрытые испариной, остывают, оставляю нежные прикосновения на его губах, радуясь взаимности. Это было настолько незабываемо и горячо, что внутри меня ликуют тысячи барабанов, вознося на пик блаженства.

Спустя несколько минут, Островский снимает меня с себя, осторожно перемещая на кровать и резко поднимается, направляясь в душ. Лишь бросает через плечо жёсткое:

– Ты свободна.

Дверь за ним закрывается, а я остаюсь в полном недоумении. Стыд и сожаление окатывает с ног до головы, возвращая на землю и рассеивая в пыль волшебство, которое витало в воздухе ещё несколько минут назад. Посадка жёсткая, но ожидаемая. Ничего другого Островский себе позволить не может. Ничего другого я не жду. Понимаю это так явственно, что молча поднимаюсь с постели, одеваюсь и выхожу, чтобы через минуту оказаться в своём коттедже.